Это были не арабы. Эта акция готовилась уже давно -- она была точно и четко спланирована и проведена в самый удачный и тщательно подобранный момент. Рождественская ночь была выбрана не случайно -- хаос; небывалый наплыв туристов и паломников существенно увеличивали шансы затеряться в напуганной, сбитой с толку, бессмысленно мечущейся толпе. А взрывчатку даже не понадобилось провозить через границы и таможни -- все необходимые компоненты нашлись в требуемом количестве в ближайшем магазине хозяйственных товаров и аптеке…
Ровно в 01:00 25 декабря в редакции Военного Радио Израиля раздался телефонный звонок. Искаженный модулятором низкий и хриплый мужской голос, говоривший на Американском английском -- сильно отягощенном старым добрым Колорадским акцентом -- представился членом секты Воины Господа, и после пространных объяснений, что час расплаты с неверными погаными язычниками -- а заодно и с продажными жидами -- пробил, объявил, что мечеть Камня взлетела на воздух не сама по себе, а с помощью Господа, прозаического будильника и 500 кг банальной смеси, изготовленной по рецепту печально знаменитого Тима МакВая -- доказавшей свою эффективность пятью годами раньше, в Оклахома Сити, Окла.
Убитых, впрочем, тогда насчитали значительно меньше: к пяти часам, когда разборка завалов битого кирпича и каменной пыли была завершена, похоронные команды насчитали не менее 600 но никак не более 700 трупов -- простительная неточность объяснялась главным образом тем обстоятельством, что далеко не все жертвы были представлены цельным куском -- большинство тел напоминало скорее среднезажаренный фарш, по консистенции похожий на кошерный гамбургер из незадолго до того разгромленного "мирной" Палестинской демонстрациeй ресторана МакДоналдс в Иерусалиме…
А в шесть часов бухнул первый из пятидесяти -- как подсчитали впоследствии -- разрыв реактивного снаряда Катюши. Это взбешенная до предела Хeзболла, окопавшаяся на недавно оставленных в соответствии с мирными соглашениями Голанских высот, обстреливала Еврейские кварталы, норовя угодить как можно ближе к Ортодоксальной Ешиве и Западной Стене…
Около восьми часов бледное зимнее небо над Иерусалимом раскололось на множество мелких осколков -- штурмовики Израильских Военно-Воздушных Сил пронеслись в плотном строю бомбить Багдад, Дамаск и цели в Южном Ливане.
Около девяти делегаты Кнессета стали подтягиваться к зданию Израильского Парламента -- с тем, чтобы начать внеочередную сессию хотя бы к десяти часам.
Хмурое зимнее небо давило словно могильная плита, цеплялось за края крыш, сливалось со столбами дыма, не давало поднять глаза… Сквозь гомон, гудки неугомонных такси, гортанные крики, стоны и причитания, сирены; доносилось до этой многострадальной земли и слабое но ровное стрекотание маломощного авиационного моторчика. Торопящиеся члены Кнессетa не смотрели вверх -- как известно, в моменты земных тревог, еврею не до разговора с Богом -- успеть бы переспорить соседа по лавке…
Как оказалось потом, посмотреть все же было на что. Кружащий над тысячелетним городом крохотный спортивный самолетик неожиданно устремился вертикально вниз….
В 10:13 корпус самолета прошил насквозь крышу Кнессета, и в тот момент, когда он был на полпути к полу этого почтенного здания, часы председателя Кнессета -- которыми он так гордился -остановились навсегда, раздавленные чудовищным ударом взрывной волны (часы Longine, как гласила семейная легенда, были пронесены через Холокост его героическим отцом, а на самом деле, сняты с руки убитого итальянского ювелира во время лихого налета Еврейской Бригады летом 1945 на тихий Австрийский городок высоко в Альпах).
Сработало несложное, но эффективное устройство, заботливо и аккуратно cмонтированное в спортивном самолетике. То, что осталось от пилота -- 26-летнего лейтенанта СЛА, ливанского друза, семью которого, брошенную на произвол судьбы израильтянами, вырезали благодарные соседи-арабы -- перемешалось в единый компост с телами, безусловно, кошерных депутатов, превратив тем самым общее месиво в нечто совершенно неприемлемое для еврейского ортодоксального желудка…
Премьер-министр чудом уцелел -- опоздал, как всегда, задержавшись в ванной комнате -- благословен будь день, когда был придуман геморрой! Последняя точка под первым актом была поставлена чуть позднее -- когда выступление по Национальному телевидению уцелевшего Премьер-министра было прервано ставшим уже привычным для израильских пиратских станций образом. На телеэкранах этой небольшой страны появилось успевшее подзабыться лицо когда-то знаменитого на весь мир ливанского генерала, бывшего союзника, преданного и брошенного стремительно отступавшими израильскими войсками.
Без обычной арабской цветистости -- и без ожидаемого злорадства -- грустно, сухо и просто, этот старый человек, сидящий в радиорубке яхты, болтающейся в нейтральных водах Средиземного моря, подтвердил, что СЛА совершила сегодня акт возмездия, наказав грешный парламент за его позорное вероломство… Фраза оборвалась на полуслове -- реактивный залп накрыл яхту со всем её содержимым…
* * *
Ребенок тихо спал, спала и измученная Мария. Бледно-синие тени легли на её веки… Фрэнк и Лиз сидели на кухне, потягивая черный как деготь чай из эмалированных кружек, и молча глядя в мерцающий телевизор, стоящий на колченогом буфете.
Было уже многое сказано; Фрэнк знал теперь что Лиз из России, приехала на Святую Землю подзаработать -- обстановка этой квартирки, состоящая из огромной софы-сексодрома да туалетного столика, красноречиво говорила о характере этой работы…
Город, где она жила теперь, и где родился этот мальчик, удивительным образом умеющий улыбаться уже от рождения, назывался Вифлеем…
Ты забываешь имена вещей,
Простые истины, и лица трав,
Чужие языки, и ставшую ничьей
Пустую полночь. Твой корабль
Дрейфует медленно по воле звезд,
Поскрипывая на волне. Висячий мост
Вдали маячит. В полумраке спит
И улыбается, и видит сон, старик --
Что утром был тобой; и ты привык
К простому превращению зерна
В какой-то злак. И не твоя вина,
Что ты не можешь вспомнить тех молитв --
Что обещают и спасти, и сохранить,
И смыслом невзначай обременить…
Время тянулось странной струной -- медленно и беззвучно -- текло словно прозрачная медовая струя из опрокинутого засыпающим ребенком кувшина. Казалось, все осталось по ту сторону -- сумасшедшие взрывы, озверелые фанатики, неразбериха, суета… Серый рассвет вставал над городом, позабывшим время. От этого состояния первой очнулась Лиз.
-- Эй, надо что-то делать! Здесь скоро будет очень и очень скверно -- как всегда бывает, когда евреям хвост подпалят… Пойдут проверки, обыски…
Фрэнк вопросительно посмотрел на нее. Женщина говорила явно серьезно и со знанием дела.
-- Надо сматываться -- когда арабы и евреи первый раз замирились, тоже было неприятно, но сейчас будет особенно паршиво -- похоже, все разом рушится…
-- Что ты предлагаешь? -- спросил Фрэнк, усаживаясь на колченогом стуле более прямо, и с усилием возвращая себя к этой -- второй по счету -- реальности.
-- Сваливать надо -- я говорю… Лиз вскочила на ноги, вытащила откуда-то из недр стенного шкафа огромную бесформенную сумку, и начала лихорадочно запихивать в нее какие-то подвернувшиеся под руку вещи.
-- Какой самолет ближайший из страны? -- машинально осведомился Фрэнк -- и тут же пожалел об этом. Какой, к черту самолет -- даже если и есть такой, на него наверняка не попасть -- аэропорты будут перекрыты, как и все остальные пути. “Спокойно!" -- мысленно одернул он себя: “Тут и начинается твоя привычная работа… Опять -- как всегда…"
В этот раз все было несколько хуже, чем всегда: когда он вышёл на просыпающуюся улицу, то свой автомобиль не нашёл -- правильно, зачем было оставлять незапертую машину невесть где… А по числу угонов автомобилей Израиль давно уже опередил всех -- включая даже Италию.
-- Собери Марии и ребенку что найдешь, а я найду транспорт… -- скороговоркой проговорил он, не оборачиваясь, обращаясь к застывшей в дверном проеме Лиз.
Далеко ходить не пришлось -- за углом притулился маленький автомобиль -- старенький Фольксваген, битый и поцарапанный, но на ходу. Следовало только соединить пару проводов под приборной доской. “Считаем, что мы его взяли взаймы. Так же как кто-то взял взаймы мою машину…" -- совесть Фрэнка никогда особенно его не баловала вниманием, а уж в таких обстоятельствах и вовсе молчала раком под корягой.
Четверть часа спустя они уже мирно катили по дороге по направлению к тысячелетнему городу, с его непривычными дымами, поднимающимися над крышами.
Машинально переключая скорости, и манипулируя педалями плохо управляемой, разбитой развалины, он лихорадочно соображал, куда же направиться. Подсказала Лиз: "Езжай в Палестинский аэропорт -- если там дежурит мой клиент -- проскочим…" Он мельком бросил взгляд на сидящую рядом с ним женщину и удивился, насколько собранной она выглядела -- и это несмотря на бессонную ночь, все заботы, суету и потрясения…
Беглецам повезло и на этот раз -- у ворот дежурил (вернее, дремал -- уютно развалясь в обшарпанном садовом кресле, опершись подбородком на ствол АК-47), неряшливый небритый толстый араб, одетый в засаленную униформу Палестинской полиции. Неизменная красно-белая куфия дополняла облик этого бесстрашного воина. Заслышав шум подъезжающей машины, страж продрал глаза и сделал неудачную попытку подняться. Обмен гортанными фразами с Лиз, улыбка. Скороговорка Лиз: “Надо дать ему немного денег, лучше американские доллары…" Фрэнк не глядя запустил левую руку в карман и вытащил смятый комок мелких бумажек. Обворожительно улыбаясь, Лиз протянула его через окно в подставленную грязноватую ладонь… Через две минут тяжелые ворота уже откатывались в сторону. Палестинец даже не потрудился оторвать задницу от насиженного места -- пульт управления был протянут для удобства прямо к подлокотнику кресла. “Вот что принес ХХ век -- прогресс и комфорт даже для развивающихся стран… Прогресс, комфорт, и -- американские доллары…" -- думал Фрэнк, проезжая прямо на летное поле.
В этот утренний час суета на взлетной полосе была ещё не столь ощутима. В дальнем углу он заметил небольшой самолет, к которому тянулись заправочные шланг и немедленно рванул туда, не обращая внимание на разделительные знаки и полосы…
-- Не выходите из машины, пока я не скажу… -- бросил он своим пассажирам, выскакивая из распахнутой дверцы резко затормозившего автомобиля.
Все оказалось даже проще, чем он думал. Механик, закончив заправку, откатил тележку со шлангами и отошёл, а охранник, стоявший у трапа, обманувшись уверенной широкой улыбкой крепкого небритого человека в темном поношенном пиджаке и джинсах, позволил незнакомцу подойти слишком близко… Минутой позже он успел пожалеть об этом, утратив свой пистолет Стечкина, и направляясь головой вниз к стремительно рванувшейся навстречу негостеприимной бетонке. Это сожаление было последним, что он запомнил -- дальше навалилась душная тишина и темнота, совсем не похожая на обещанные правоверным воинам ислама небеса, полные веселого смеха гурий…
Фрэнк двумя прыжками преодолел трап и ворвался в кабину. Никого. Кресла пилота и помощника пилота пусты. Салон тоже пуст и прохладен. Хорошо. Он выглянул наружу, и приглашающе махнул рукой. Лиз выскочила из машины, и помогла выбраться Марии, крепко и бережно держащей крохотный сверток. И тут Фрэнк заметил подозрительное движение у кромки полосы. Джип с двумя охранниками неуклюже разворачивался в направлении самолета.
-- В самолет, быстро! -- заорал Фрэнк замешкавшимся женщинам, скатываясь по трапу вниз, и срывая предохранитель пистолета. Припал на одно колено, аккуратно прицелился, и беглыми выстрелами вскрыл капот приближающегося джипа как консервную банку -- лишний раз порадовавшись калибру и поражающей силе русскoго oружия… Охранники вывалились в разные стороны из разом задымившего джипа, и залегли, явно не желая подставлять головы под пули… Так. Кажется тут все -- подумал он, поднимаясь по трапу следом за Лиз, и поворачиваясь, чтобы затянуть дверь. И не успел додумать. Резко и горячо обожгло левое плечо. Противно взвизгнуло над головой. Удар отбросил к противоположной стене, толчком плеснулась кровь… Сознание он не потерял и на ногах устоял -- не так уж плохи дела, просто задели… Бывает -- подумал он отстраненно, как о ком-то постороннем. Даже боли не было особенно -- просто рука стала ватной. Это не помешало ему, впрочем, почти не целясь выпустить слитную очередь в ответ и услышать гортанный крик боли стрелявшего…
Отчаянные глаза Лиз -- ужас, крик… Она с усилием втаскивает трап и захлопывает дверь, поворачивает герметичный замок…
-- Так, девочки, все под контролем, -- услышал он свой голос как бы со стороны, -- Добро пожаловать на борт Палестинских авиалиний -- быстро садитесь в кресла, пристегивайтесь, а я разберусь с этим самолетом…"
Держась за стенку, он вполз в кабину и тяжело рухнул в кресло пилота. Все, в общем, привычно и знакомо. Ручки, тумблеры… Не требуется даже думать -- и это хорошо… Мысли путались обрывками бумаги, противно набухал горячей влагой рукав. Откуда-то возникла Лиз с бинтом, решительно перетянула руку над раной -- стало полегче…
Самолет мелко задрожал и плавно покатился на взлет…
Небо -- низкое и серое -- приняло его как всегда: сначала недоверчиво, как незнакомая женщина, словно раздумывая, можно ли доверять этой металлической птице, и, наконец, раскрывающееся навстречу призывной, радостной синевой и белоснежными позолоченными взбитыми сливками облаков… Поставив управление на автопилот, он позволил себе оглянуться. Самолет поражал изнутри комфортом и роскошью. “Кому-то здорово не повезло… Кто-то хотел смыться -- кто-то важный…" -- подумал Фрэнк с некоторым злорадством. Плечо противно ныло, но это было терпимо. Он надел наушники, и сквозь шумы и помехи услышал отчетливый сигнал аэропорта Александрии. "Интересно, какой же у меня номер борта?" -- подумал он. Лиз словно читала его мысли -- а может, он думал вслух… Она протянула ему бортовой журнал -- нашла таки в кармане за креслом помощника пилота. Так, спасибо, что хоть документы они ведут на английском! Самое смешное дошло до него не сразу -- но когда дошло, он зашелся в хохоте: он сидел в кресле пилота личного самолета Председателя Арафата!
Так, смеясь и постанывая сквозь стиснутые зубы от проснувшейся тупой, стучащей в плечо и отдающей в висок боли, он и повел самолет на посадку -- нарушая все правила, и игнорируя все что только можно. Вниз, туда, на непотопляемый авианосец -- остров Кипр, на базу ВВС США. Он ещё успел связаться с посольством США и передать свой личный код, всполошив всех, кого только можно -- там, внизу, на базе -- перед тем как самолет мягко затормозил у самой кромки полосы, и за минуту до того как отключилось сознание.
Обрывки картинок -- как испорченный телевизор с хаотически переключаемыми каналами -- его укладывают на носилки; загорелое лицо под пилоткой морского пехотинца… “Джозеф, Джозеф Карпентер…" Это зовут его, это он -- Джозеф… Он помнил теперь это точно -- таким было его настоящее имя, соответствующее тому коду, который он послал перед тем как отключиться…
Глаза Марии -- полные слез, теплые слезы капают ему на лицо…. Ребенок смотрит на него -- и … улыбается… И сразу становится легко и ласково… И тепло. И можно заснуть…
Он открыл глаза -- и не понял, почему нависает над головой темный потолок, крупные грубые балки… Левая рука затекла от неудобной позы и не ощущалась… А за окном просыпалось ленивое серое холодное море, и печально кричали чайки в полосе прибоя, и пересвистывался в каминной трубе бродяга ветер… Он лежал и слушал эти звуки, и возвращался в свой мир… Медленно, медленно -- как в детстве, когда впереди ещё не меньше недели каникул, и можно ещё повернуться на другой бок и счастливо заснуть. Он так и сделал… Это были не арабы. Эта акция готовилась уже давно -- она была точно и четко спланирована и проведена в самый удачный и тщательно подобранный момент. Рождественская ночь была выбрана не случайно -- хаос; небывалый наплыв туристов и паломников существенно увеличивали шансы затеряться в напуганной, сбитой с толку, бессмысленно мечущейся толпе. А взрывчатку даже не понадобилось провозить через границы и таможни -- все необходимые компоненты нашлись в требуемом количестве в ближайшем магазине хозяйственных товаров и аптеке…
Ровно в 01:00 25 декабря в редакции Военного Радио Израиля раздался телефонный звонок. Искаженный модулятором низкий и хриплый мужской голос, говоривший на Американском английском -- сильно отягощенном старым добрым Колорадским акцентом -- представился членом секты Воины Господа, и после пространных объяснений, что час расплаты с неверными погаными язычниками -- а заодно и с продажными жидами -- пробил, объявил, что мечеть Камня взлетела на воздух не сама по себе, а с помощью Господа, прозаического будильника и 500 кг банальной смеси, изготовленной по рецепту печально знаменитого Тима МакВая -- доказавшей свою эффективность пятью годами раньше, в Оклахома Сити, Окла.
Убитых, впрочем, тогда насчитали значительно меньше: к пяти часам, когда разборка завалов битого кирпича и каменной пыли была завершена, похоронные команды насчитали не менее 600 но никак не более 700 трупов -- простительная неточность объяснялась главным образом тем обстоятельством, что далеко не все жертвы были представлены цельным куском -- большинство тел напоминало скорее среднезажаренный фарш, по консистенции похожий на кошерный гамбургер из незадолго до того разгромленного "мирной" Палестинской демонстрациeй ресторана МакДоналдс в Иерусалиме…
А в шесть часов бухнул первый из пятидесяти -- как подсчитали впоследствии -- разрыв реактивного снаряда Катюши. Это взбешенная до предела Хeзболла, окопавшаяся на недавно оставленных в соответствии с мирными соглашениями Голанских высот, обстреливала Еврейские кварталы, норовя угодить как можно ближе к Ортодоксальной Ешиве и Западной Стене…
Около восьми часов бледное зимнее небо над Иерусалимом раскололось на множество мелких осколков -- штурмовики Израильских Военно-Воздушных Сил пронеслись в плотном строю бомбить Багдад, Дамаск и цели в Южном Ливане.
Около девяти делегаты Кнессета стали подтягиваться к зданию Израильского Парламента -- с тем, чтобы начать внеочередную сессию хотя бы к десяти часам.
Хмурое зимнее небо давило словно могильная плита, цеплялось за края крыш, сливалось со столбами дыма, не давало поднять глаза… Сквозь гомон, гудки неугомонных такси, гортанные крики, стоны и причитания, сирены; доносилось до этой многострадальной земли и слабое но ровное стрекотание маломощного авиационного моторчика. Торопящиеся члены Кнессетa не смотрели вверх -- как известно, в моменты земных тревог, еврею не до разговора с Богом -- успеть бы переспорить соседа по лавке…
Как оказалось потом, посмотреть все же было на что. Кружащий над тысячелетним городом крохотный спортивный самолетик неожиданно устремился вертикально вниз….
В 10:13 корпус самолета прошил насквозь крышу Кнессета, и в тот момент, когда он был на полпути к полу этого почтенного здания, часы председателя Кнессета -- которыми он так гордился -остановились навсегда, раздавленные чудовищным ударом взрывной волны (часы Longine, как гласила семейная легенда, были пронесены через Холокост его героическим отцом, а на самом деле, сняты с руки убитого итальянского ювелира во время лихого налета Еврейской Бригады летом 1945 на тихий Австрийский городок высоко в Альпах).
Сработало несложное, но эффективное устройство, заботливо и аккуратно cмонтированное в спортивном самолетике. То, что осталось от пилота -- 26-летнего лейтенанта СЛА, ливанского друза, семью которого, брошенную на произвол судьбы израильтянами, вырезали благодарные соседи-арабы -- перемешалось в единый компост с телами, безусловно, кошерных депутатов, превратив тем самым общее месиво в нечто совершенно неприемлемое для еврейского ортодоксального желудка…
Премьер-министр чудом уцелел -- опоздал, как всегда, задержавшись в ванной комнате -- благословен будь день, когда был придуман геморрой! Последняя точка под первым актом была поставлена чуть позднее -- когда выступление по Национальному телевидению уцелевшего Премьер-министра было прервано ставшим уже привычным для израильских пиратских станций образом. На телеэкранах этой небольшой страны появилось успевшее подзабыться лицо когда-то знаменитого на весь мир ливанского генерала, бывшего союзника, преданного и брошенного стремительно отступавшими израильскими войсками.
Без обычной арабской цветистости -- и без ожидаемого злорадства -- грустно, сухо и просто, этот старый человек, сидящий в радиорубке яхты, болтающейся в нейтральных водах Средиземного моря, подтвердил, что СЛА совершила сегодня акт возмездия, наказав грешный парламент за его позорное вероломство… Фраза оборвалась на полуслове -- реактивный залп накрыл яхту со всем её содержимым…
* * *
Ребенок тихо спал, спала и измученная Мария. Бледно-синие тени легли на её веки… Фрэнк и Лиз сидели на кухне, потягивая черный как деготь чай из эмалированных кружек, и молча глядя в мерцающий телевизор, стоящий на колченогом буфете.
Было уже многое сказано; Фрэнк знал теперь что Лиз из России, приехала на Святую Землю подзаработать -- обстановка этой квартирки, состоящая из огромной софы-сексодрома да туалетного столика, красноречиво говорила о характере этой работы…
Город, где она жила теперь, и где родился этот мальчик, удивительным образом умеющий улыбаться уже от рождения, назывался Вифлеем…
Ты забываешь имена вещей,
Простые истины, и лица трав,
Чужие языки, и ставшую ничьей
Пустую полночь. Твой корабль
Дрейфует медленно по воле звезд,
Поскрипывая на волне. Висячий мост
Вдали маячит. В полумраке спит
И улыбается, и видит сон, старик --
Что утром был тобой; и ты привык
К простому превращению зерна
В какой-то злак. И не твоя вина,
Что ты не можешь вспомнить тех молитв --
Что обещают и спасти, и сохранить,
И смыслом невзначай обременить…
Время тянулось странной струной -- медленно и беззвучно -- текло словно прозрачная медовая струя из опрокинутого засыпающим ребенком кувшина. Казалось, все осталось по ту сторону -- сумасшедшие взрывы, озверелые фанатики, неразбериха, суета… Серый рассвет вставал над городом, позабывшим время. От этого состояния первой очнулась Лиз.
-- Эй, надо что-то делать! Здесь скоро будет очень и очень скверно -- как всегда бывает, когда евреям хвост подпалят… Пойдут проверки, обыски…
Фрэнк вопросительно посмотрел на нее. Женщина говорила явно серьезно и со знанием дела.
-- Надо сматываться -- когда арабы и евреи первый раз замирились, тоже было неприятно, но сейчас будет особенно паршиво -- похоже, все разом рушится…
-- Что ты предлагаешь? -- спросил Фрэнк, усаживаясь на колченогом стуле более прямо, и с усилием возвращая себя к этой -- второй по счету -- реальности.
-- Сваливать надо -- я говорю… Лиз вскочила на ноги, вытащила откуда-то из недр стенного шкафа огромную бесформенную сумку, и начала лихорадочно запихивать в нее какие-то подвернувшиеся под руку вещи.
-- Какой самолет ближайший из страны? -- машинально осведомился Фрэнк -- и тут же пожалел об этом. Какой, к черту самолет -- даже если и есть такой, на него наверняка не попасть -- аэропорты будут перекрыты, как и все остальные пути. “Спокойно!" -- мысленно одернул он себя: “Тут и начинается твоя привычная работа… Опять -- как всегда…"
В этот раз все было несколько хуже, чем всегда: когда он вышёл на просыпающуюся улицу, то свой автомобиль не нашёл -- правильно, зачем было оставлять незапертую машину невесть где… А по числу угонов автомобилей Израиль давно уже опередил всех -- включая даже Италию.
-- Собери Марии и ребенку что найдешь, а я найду транспорт… -- скороговоркой проговорил он, не оборачиваясь, обращаясь к застывшей в дверном проеме Лиз.
Далеко ходить не пришлось -- за углом притулился маленький автомобиль -- старенький Фольксваген, битый и поцарапанный, но на ходу. Следовало только соединить пару проводов под приборной доской. “Считаем, что мы его взяли взаймы. Так же как кто-то взял взаймы мою машину…" -- совесть Фрэнка никогда особенно его не баловала вниманием, а уж в таких обстоятельствах и вовсе молчала раком под корягой.
Четверть часа спустя они уже мирно катили по дороге по направлению к тысячелетнему городу, с его непривычными дымами, поднимающимися над крышами.
Машинально переключая скорости, и манипулируя педалями плохо управляемой, разбитой развалины, он лихорадочно соображал, куда же направиться. Подсказала Лиз: "Езжай в Палестинский аэропорт -- если там дежурит мой клиент -- проскочим…" Он мельком бросил взгляд на сидящую рядом с ним женщину и удивился, насколько собранной она выглядела -- и это несмотря на бессонную ночь, все заботы, суету и потрясения…
Беглецам повезло и на этот раз -- у ворот дежурил (вернее, дремал -- уютно развалясь в обшарпанном садовом кресле, опершись подбородком на ствол АК-47), неряшливый небритый толстый араб, одетый в засаленную униформу Палестинской полиции. Неизменная красно-белая куфия дополняла облик этого бесстрашного воина. Заслышав шум подъезжающей машины, страж продрал глаза и сделал неудачную попытку подняться. Обмен гортанными фразами с Лиз, улыбка. Скороговорка Лиз: “Надо дать ему немного денег, лучше американские доллары…" Фрэнк не глядя запустил левую руку в карман и вытащил смятый комок мелких бумажек. Обворожительно улыбаясь, Лиз протянула его через окно в подставленную грязноватую ладонь… Через две минут тяжелые ворота уже откатывались в сторону. Палестинец даже не потрудился оторвать задницу от насиженного места -- пульт управления был протянут для удобства прямо к подлокотнику кресла. “Вот что принес ХХ век -- прогресс и комфорт даже для развивающихся стран… Прогресс, комфорт, и -- американские доллары…" -- думал Фрэнк, проезжая прямо на летное поле.
В этот утренний час суета на взлетной полосе была ещё не столь ощутима. В дальнем углу он заметил небольшой самолет, к которому тянулись заправочные шланг и немедленно рванул туда, не обращая внимание на разделительные знаки и полосы…
-- Не выходите из машины, пока я не скажу… -- бросил он своим пассажирам, выскакивая из распахнутой дверцы резко затормозившего автомобиля.
Все оказалось даже проще, чем он думал. Механик, закончив заправку, откатил тележку со шлангами и отошёл, а охранник, стоявший у трапа, обманувшись уверенной широкой улыбкой крепкого небритого человека в темном поношенном пиджаке и джинсах, позволил незнакомцу подойти слишком близко… Минутой позже он успел пожалеть об этом, утратив свой пистолет Стечкина, и направляясь головой вниз к стремительно рванувшейся навстречу негостеприимной бетонке. Это сожаление было последним, что он запомнил -- дальше навалилась душная тишина и темнота, совсем не похожая на обещанные правоверным воинам ислама небеса, полные веселого смеха гурий…
Фрэнк двумя прыжками преодолел трап и ворвался в кабину. Никого. Кресла пилота и помощника пилота пусты. Салон тоже пуст и прохладен. Хорошо. Он выглянул наружу, и приглашающе махнул рукой. Лиз выскочила из машины, и помогла выбраться Марии, крепко и бережно держащей крохотный сверток. И тут Фрэнк заметил подозрительное движение у кромки полосы. Джип с двумя охранниками неуклюже разворачивался в направлении самолета.
-- В самолет, быстро! -- заорал Фрэнк замешкавшимся женщинам, скатываясь по трапу вниз, и срывая предохранитель пистолета. Припал на одно колено, аккуратно прицелился, и беглыми выстрелами вскрыл капот приближающегося джипа как консервную банку -- лишний раз порадовавшись калибру и поражающей силе русскoго oружия… Охранники вывалились в разные стороны из разом задымившего джипа, и залегли, явно не желая подставлять головы под пули… Так. Кажется тут все -- подумал он, поднимаясь по трапу следом за Лиз, и поворачиваясь, чтобы затянуть дверь. И не успел додумать. Резко и горячо обожгло левое плечо. Противно взвизгнуло над головой. Удар отбросил к противоположной стене, толчком плеснулась кровь… Сознание он не потерял и на ногах устоял -- не так уж плохи дела, просто задели… Бывает -- подумал он отстраненно, как о ком-то постороннем. Даже боли не было особенно -- просто рука стала ватной. Это не помешало ему, впрочем, почти не целясь выпустить слитную очередь в ответ и услышать гортанный крик боли стрелявшего…
Отчаянные глаза Лиз -- ужас, крик… Она с усилием втаскивает трап и захлопывает дверь, поворачивает герметичный замок…
-- Так, девочки, все под контролем, -- услышал он свой голос как бы со стороны, -- Добро пожаловать на борт Палестинских авиалиний -- быстро садитесь в кресла, пристегивайтесь, а я разберусь с этим самолетом…"
Держась за стенку, он вполз в кабину и тяжело рухнул в кресло пилота. Все, в общем, привычно и знакомо. Ручки, тумблеры… Не требуется даже думать -- и это хорошо… Мысли путались обрывками бумаги, противно набухал горячей влагой рукав. Откуда-то возникла Лиз с бинтом, решительно перетянула руку над раной -- стало полегче…
Самолет мелко задрожал и плавно покатился на взлет…
Небо -- низкое и серое -- приняло
его как всегда: сначала недоверчиво, как
незнакомая женщина, словно раздумывая, можно
ли доверять этой металлической птице, и, наконец,
раскрывающееся навстречу призывной, радостной
синевой и белоснежными позолоченными взбитыми
сливками облаков… Поставив управление на автопилот,
он позволил себе оглянуться. Самолет поражал изнутри
комфортом и роскошью. “Кому-то здорово не повезло…
Кто-то хотел смыться -- кто-то важный…" -- подумал Фрэнк
с некоторым злорадством. Плечо противно ныло, но это было
терпимо. Он надел наушники, и сквозь шумы и помехи услышал
отчетливый сигнал аэропорта Александрии. "Интересно,
какой же у меня номер борта?" -- подумал он. Лиз словно читала его мысли -- а может, он думал вслух… Она протянула ему бортовой журнал -- нашла таки в кармане за креслом помощника пилота. Так, спасибо, что хоть документы они ведут на английском! Самое смешное дошло до него не сразу -- но когда дошло, он зашелся в хохоте: он сидел в кресле пилота личного самолета Председателя Арафата!
Так, смеясь и постанывая сквозь стиснутые зубы от проснувшейся тупой, стучащей в плечо и отдающей в висок боли, он и повел самолет на посадку -- нарушая все правила, и игнорируя все что только можно. Вниз, туда, на непотопляемый авианосец -- остров Кипр, на базу ВВС США. Он ещё успел связаться с посольством США и передать свой личный код, всполошив всех, кого только можно -- там, внизу, на базе -- перед тем как самолет мягко затормозил у самой кромки полосы, и за минуту до того как отключилось сознание.
Обрывки картинок -- как испорченный телевизор с хаотически переключаемыми каналами -- его укладывают на носилки; загорелое лицо под пилоткой морского пехотинца… “Джозеф, Джозеф Карпентер…" Это зовут его, это он -- Джозеф… Он помнил теперь это точно -- таким было его настоящее имя, соответствующее тому коду, который он послал перед тем как отключиться…
Глаза Марии -- полные слез, теплые слезы капают ему на лицо…. Ребенок смотрит на него -- и … улыбается… И сразу становится легко и ласково… И тепло. И можно заснуть…
Он открыл глаза -- и не понял, почему нависает над головой темный потолок, крупные грубые балки… Левая рука затекла от неудобной позы и не ощущалась… А за окном просыпалось ленивое серое холодное море, и печально кричали чайки в полосе прибоя, и пересвистывался в каминной трубе бродяга ветер… Он лежал и слушал эти звуки, и возвращался в свой мир… Медленно, медленно -- как в детстве, когда впереди ещё не меньше недели каникул, и можно ещё повернуться на другой бок и счастливо заснуть. Он так и сделал…