Какое-то время ехали молча. "Что это я," -- думал он отрешенно: "Не успел прилететь, уже начал крушить кости аборигенов. Впрочем, этот парень-то как раз не абориген. Тоже мне, жеребец из Колорадо..." Женщина тихо плакала, скорчившись на сидении.
-- Ну, и куда мы едем? -- сказал он просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. Молчание затянулось, и начинало тяготить.
-- Не знаю, я не знаю никого в этом городе, -- ответила она между судорожными всхлипами, стараясь успокоиться.
-- Я -- Фрэнк, а ты?
-- Меня зовут Мария, -- тут она впервые улыбнулась -- он заметил, что, называя своё имя, редкая женщина не улыбнется, знакомясь…
-- А где ты живешь?
-- Боулдер, штат Колорадо.
-- Таааак. Согласись, немножко удаленная точка от Святой Земли.
-- Мы... Мы паломники... Мы здесь встретить Господа, когда он... сойдет с горы Синай.
"Ну вот только этого мне не хватало -- встревать в религиозные диспуты", -- обреченно подумал он, а в слух произнес:
-- А этот -- кто он?
-- Мой... мой брат. Брат во Христе.
-- Почему он гнался за тобой?
-- Я... Я не должна была выходить из отеля, и показывать лицо чужим. А я боялась за маленького -- и была в больнице. Они сказали -- я должна родить с часа на час, предлагали мне остаться -- но я не могла, Учитель говорит -- я должна рожать там, в доме веры...
-- А дом веры, надо полагать, тот ваш отель?
-- Дом веры там, где Учитель.
Замолчали. "Да что это я делаю...", -- думал он как-то отстраненно, отмечая проплывающие за окном светящиеся в темноте фонари и витрины закрытых лавочек. Фары высветили развилку, поворот на Вифлеем -- дорожный указатель.
"Поехали к Палестине", -- подумал он.
-- А паспорт-то у тебя есть, по крайней мере?
-- Да, Учитель сказал всегда носить с собой -- мы ждем катастрофы каждую минуту -- должны быть готовы и к преследованиям.
"Совсем как я", -- подумал он и мысленно усмехнулся.
-- Поедем к Палестинской территории -- может там что-нибудь открыто вечером в пятницу.
-- О’кей.
Она почти совсем успокоилась -- и теперь выглядела совсем девочкой -- лет 15, не больше.
-- Сколько тебе лет?
-- Скоро будет 19...
М-да, ошибся...
Дорога как дорога -- все дороги в этой стране короткие, и освещены очень хорошо; и дорожные блок-посты встречаются куда чаше, чем где-нибудь в Европе... Ну уж нет... Пожалуй, в Косово больше военных... Черт, в каком мире мы все живем, в какой мир придет этот малыш... -- подумал он, бросая взгляд на огромный живот этой девушки -- на пассажирском сидении. Кажется, она задремала.
За окном проносились холмы, деревья. Временами луч выхватывал из темноты поворота ослепительно белые стены домов, кусочек красной черепичной крыши, фрагмент серого бетонного забора, страхующего от падения в пропасть... Плеть дикого винограда, тянущуюся к небу по шероховатой поверхности каменистого склона, серый лед вперемешку с песком и гравием на обочине... А в холодном черном бездонном декабрьском небе зажигались огромные недоуменные звезды...
Девушка застонала. Сначала Фрэнк подумал, что он ослышался -- слишком слабый звук на фоне монотонного рокота двигателя. Стон повторился.
- Что с тобой? -- обеспокоено спросил он свою спутницу.
- К-кажется...
- Что?!
- Кажется, началось...
Ерунда , -- подумал он про себя: Так не бывает... Так не может быть -- так быстро не бывает...
Шлагбаум. Вооруженные люди в камуфляже; резкий свет прожектора...
- Мы -- американцы, у моей жены, кажется, роды...
Молодой мальчик в пятнистой форме, держащий его документы, подозрительно посветил в окно автомобиля. Девушка заслонила глаза ладонью...
- Можете проезжать!
Шлагбаум медленно поднялся, Фрэнк вдавил педаль газа в пол. Автомобиль обиженно взревел и рванулся с места. Поворот, ещё один... Оливковая роща промелькнула смутным пятном -- они въезжали в старый город.
- Ну, потерпи немного... -- уговаривал он.
Стон рядом перешёл в резкий крик. И тут он понял, что действительно -- все.
До больницы он просто не дотянет. Безликие серые дома, блочные уродливые строительства городской окраины... Какой-то чахлый парк, садик... Скамейки, фонарь. Пересохшая надтреснутая чаша фонтана... Он бросил автомобиль на пешеходную часть и, выскочив на мостовую, отчаянно заколотил в ближайшую дверь. Путаные обрывки мыслей проносились в голове с бешенной скоростью: Надо чистой материи... Горячую воду... Черт, ножницы бы чистые... Дверь неожиданно отворилась, и на пороге, в полосе слабого желтого света появилась странная фигура, стягивающая у шеи бесформенный ворот платья...
- Помогите, пожалуйста... Моя жена рожает -- там, в машине...
Огромные серые глаза смотрели на него с недоумением и недоверием. Хрипловатый надтреснутый голос произнес с каким-то странным, жестким акцентом:
- Вы что, с ума сошли...
Но тут из машины донесся резкий крик боли и страха. Фигура судорожно заглотнула воздух, и скороговоркой проговорила:
- Давайте, ведите её в дом -- я постараюсь помочь вам -- не бросать же вас на улице в Рождество, в самом-то деле..., -- и прибавила ещё какие-то слова.
Кажется, это было сказано не на иврите. Больше всего напоминало русский...
Маленькая квартирка в полуподвальном этаже была запредельно захламлена. Какие-то узлы, чемоданы, кипы старых газет... Бережно проводя женщину по коридору, он наткнулся на медный таз, отозвавшийся гулким глубоким колокольным тоном. Бесформенная фигура, показывающая дорогу, недовольно пробурчала себе под нос что-то про проклятых соседей...
Комната. Стол, застеленный простой скатертью, плюшевые потертые кресла, сломанный, застывший в навеки разложенном состоянии диван...
Давайте, давайте... Я сейчас принесу миску и чистую простыню..., -- проговорила фигура, снимая и отбрасывая платок... Так. Ещё одна баба -- на сегодня это, пожалуй, явный перебор..., -- машинально подумал Фрэнк, поддерживая свою спутницу...
-- А ты кто? -- спросил Фрэнк женщину, чтобы хоть что-то сказать.
-- Я? Я живу здесь. Скоро уж год…
И правда -- акцент был очень заметен. Женщина медленно подбирала слова, необычно строила фразы.
-- Как тебя зовут?
-- Лиз.
Время, споткнувшееся и замешкавшееся, вдруг побежало вскачь. Крик -- протяжный, надрывный, тоскливый -- разорвал тишину.
-- Началось, кажется -- воды отошли уже?
-- Думаю, да -- сидение было все мокрое…
Обрывки коротких фраз, резкие слова. Лиз взяла все в свои руки -- оказывается, в той своей, доизраильской жизни, она работала медсестрой. Фрэнк машинально подумал о везении, чуде -- нет, собственно, возможности додумать эти обрывки не было -- все внимание поглощали простые торопливые манипуляции -- подай это, подержи, прихвати… Времени подумать не оставалось -- как всегда собственно… Казалось, что конца этому кошмару не будет -- однако, последний судорожный острый вскрик женщины, прорвавшийся сквозь ласковое воркование Лиз; всплеск тишины -- и короткая, злая команда -- уже ему: "Режь! Вот здесь!”
Какими-то портновскими старыми ножницами, незадолго до того дезинфицированными на огне газовой горелки на кухне, он поймал кольцо багровой скользкой кишки пуповины, и перерезал её. Слабый, обиженный плач младенца -- самое первое обращение этого нового сына человеческого к миру и городу -- Urbi et Orbi… Я здесь, я живу…
Вода в эмалированном маленьком тазике окрасилась бурым; слизь и сгустки крови сходили с крохотного комочка живой плоты. "Мальчик…” -- подумал Фрэнк слегка остраненно -- и тут ему показалось, что младенец … улыбнулся.
Хрипло ударили часы на кухне. Один, второй, третий, двенадцатый раз…
Собственно, двенадцатый раз оказался много громче предыдущих. От него дрогнули стекла в окнах, зазвенело посуда на полках; и, с запозданием завыли далекие сирены полицейских машин и скорой помощи.
-- Что это?
-- He знаю -- Лиз недовольно поморщилась, укутывая младенца в чистую махровую простыню -- Опять, наверное, арабы взорвали что-нибудь… Вечно они…
Мария счастливо и устало улыбалась, когда Фрэнк передал ей крошечный спеленутый сверток, из которого торчало лишь сморщенное печеное яблоко головенки с прилипшими намокшими волосами… Писк сменился довольным сопением -- новорожденный отыскал, наконец, сосок…